На рубеже XVI и XVII века Европа начинает все глубже и глубже погружаться в период современного абсолютизма. Почти на всём континенте замирает идея сословного самоуправления, взращённая в прошедших столетиях. Бывшие сословные парламенты, те французкие etats généraux, немецкие Landtag, испанские кортесы, которые при всей своей узости кругозора представляли общественный элемент в правительстве, побежденные в длительной яростной схватке с родной монаршей властью или, как венгерский и чешский парламенты, остановившиеся в развитии, относительно уничтоженные внешними силами, - исчезают со сцены. Ежели временами и существовали формально, то жизнь их была лишена всякого смысла. В общем, становились лишь тенью представительского органа. Не имея права принимать решений ни по какому вопросу, они могли просто слушать и кивать. Их созывают редко, иногда раз в несколько лет, или вообще не созывают. Во Франции, например, исчезли в 1614 году, и только в канун великой революции, через 175 лет, возникла попытка их воскрешения. В XVI веке французких королей называли "reges servorum", т.е. королями рабов, вместо "reges Francorum", а политические писатели того времени, размышляя над разницей понятий "монарх" и "тиран", видели её в том, что тиран не допускает к голосованию "подданых" и всякие представительские органы "пугают его, как свет летучую мышь". Сословные парламенты вымирают без наследников, не создав форм устройства верховного правления. Новый же ход истории всё больше группирует атрибуты правления вокруг монаршей мантии, чтобы в конце концов сосредоточить в руках одного человека, короля, все рычаги власти и обречь людские сообщества в унизительное политическое небытие, позволить этому единственному человеку сказать о себе высокомерно: "Государство - это я!". В XVII веке на континенте почти всюду уже господствовал абсолютизм. Никому неподотчётная и без всяких правовых сдержек разнузданная воля индивидуума правила подвластными народами и государствами словно личной собственностью - этой воле слепо покорялись миллионы. Победный автократизм уничтожил участие сообществ в публичной жизни, тем самым в значительной мере подрывая и их заинтересованность во всеобщем благополучии.

В Польше события приняли совсем иной оборот. Вместе с Англией она одна, а на европейском континенте единственная, сумела не только защитить и удержать на протяжении всего своего государственного бытия, но и развить принцип участия общества во власти, унаследованный со средневековья. Как течение двух противоположно бегущих ручьёв: системное развитие европейского континента и системное развитие Речи Посполитой. С одной стороны, у подножия трона всё возвышающегося единовластного правителя, воспитывается на долгие столетия безропотный тип "подданного с ограниченным умом". С другой, с непрерывным процессом передачи властных прав в руки народа, создаётся тип свободного гражданина, который своё взаимоотношение с государством определяет полным достоинства, а что важнее, справедливым принципом: "nil de nobis sine nobis" - "ничто с нами без нас". С начала XV века польская шляхта с небывалой быстротой развивает гражданские и политические свободы.

Червинским привилеем от 1422 года шляхта добывает гарантию неприкосновенности имущества: отсих король не может никого лишить личной собственности без судебного приговора. 1425 год приносит важное право личной неприкосновенности, выраженное в памятном основном законе: "Neminem ceptivabimus nisi jure victum", ручающий, что шляхтич не может быть заключён под стражу иначе, как по правомочному приговору суда, за исключением случаев поимки с поличным на убийстве, поджоге, краже и насилии. Этот польский "Habeas corpus", на многие столетия опережающий развитие правовых основ на европейском континенте, который так добросовестно исполняется, что никогда не осмелился быть нарушен, Речь Посполитая расширила со временем на мещан (1791) и на евреев (1792). Привилей 1588 г. обеспечивает неприкосновенность домашнего очага, постановляя, что дом дворянина не подлежит досмотру, даже тогда, когда там прячется преступник. Без специальных разрешений гражданин Речи Посполитой обладает свободой создания союзов и свободой выражения убеждений словом и письменно, и не может каким-либо способом преследоваться за мнение, высказанное о публичных делах. Кто подавал в суд на сограждан за высказывания, хоть даже очень неправомерных взглядов, привлекался к ответственности сам как нарушитель внутреннего спокойствия и притеснитель гражданских свобод. Так называемые сегодня конституционные принципы: неприкосновенность личности, охрана имущества и домашнего очага, свобода объединений, свобода высказываний - принципы, которые в XIX столетии то там, то тут проливали потоки крови и которые добывались через бурные внутренние потрясения, - были воплощены в Польше уже в XV и XVI веках и сохранились до конца существования Речи Посполитой, в то время когда в Европе господствовало вопиющее бесправие.

Одновременно развиваются свободы, тесно связанные с политическими. Основой для них стал полученный в 1454 г. в Нешаве "статут" короля Казимира IV (Ягелончик), который обязывал не издавать ни новых законов, ни военных выступлений без одобрения каждый раз шляхтой, собранной на земских сеймиках. С тех пор шляхта получила доступ к законодательной власти. С каждым разом всё больше кристаллизуется принцип, который станет краеугольным камнем государственного устройства в Польше, всё, что накладывает обязательства на общество, должно подлежать предварительному согласованию с ним. Из туманности, формирующихся таким образом принципов, выстраивается польская парламентская система. Во второй половине XV века регулярные совместные собрания рыцарства с придворной коронной радой, перетворившиеся в вальный сейм, стали с той поры первостепенным элементом публичной жизни, последнее проведение которых пришлось на 1493 год. В 1505 году Сейм в Радоме получает юридическую основу своей деятельности и одновременно проводит большую политическую реформу конституции: "Nihil novi constitui debeat per nos sine communi consensu conciliariorum et nuntiorum terrestrium" ("мы ничего нового не решим - ручается король - только как с общего согласия Рады и земских послов").

Конституция "Nihil Novi", которая отныне в течение трёх ближайших веков до 3 мая 1791 года будет составлять основу политической системы Польши, освящена законодательным актом и впервые четко определяет и закрепляет принцип, который на практике давно уже применялся. Принцип, согласно которому закон не может быть создан одним человеком, коронованным правителем и начальником, а должен быть принят с участием широкой общественности потому, что он является соответствующим источником норм, регулирующих общественную жизнь нации, и нация должна блюсти эти законы, которые в лице своих отдельных представителей свободным образом и без принуждения сочтёт необходимыми. Передав законодательную власть, до тех пор принадлежащую земским сеймикам, общему (вальному) сейму, конституция 1505 года способствовала централизации законодательной власти и одновременно теснейшей сплочённости и консолидации национальной целостности. Вообще она творит эпохальный факт нашей истории, "отделяет - по словам Бобжиньского ("Польские сеймы") - польское средневековое государство от современного", в то же время предваряя период нашего наивысшего внутреннего развития - зигмунтовский период.

Вальный (Общий) сейм в Польше состоит из сената (рады) и посольской избы (палаты депутатов). Кроме того в его состав входит в качестве отдельного субъекта король, который осуществляет также по своей сути верховную исполнительную власть и обязанности главнокомандующего вооруженными силами. Объединение той королевской власти с представительством народа в общую целостность существовало вплоть до новейшего времени, кроме Польши, лишь в конституции Англии. Профессор Бальцер [Balzer] ("Польское государство в XV и XVII веках") подчеркивает, что в то время, когда тот или иной правитель выступал за усечение представительства, как отдельного и противостоящего ему элемента, польский "союз короля с сеймом органичен, словно современные монархии", и что, когда средневековый дуализм сделал возможным со временем рождение абсолютизма, у нас помешала тому личная связь короля с законодательным телом в общих рамках. В польском сенате заседают вместе с монархом светские и духовные сенаторы, в палате депутатов - шляхта ("рыцарство") и, по крайней мере до определённого времени, в какой-то степени относительно - мещанство. Состав членов посольской избы выборный: шляхта выбирает "земских" послов на избирательных собраниях, то есть сеймиках, воеводских или земских, через общее голосование, города выбирают послов гродских.

Польский сейм является общегосударственным представительством и высшим законодательным собранием, решения которого были обязательными во всей стране. Для обретения решениями юридической силы было необходимо всеобщее согласие обеих палат и короля. По некоторым делам король сохранил, безусловно с согласия сейма, власть на издание собственноручных решений, что, однако, никогда не было чётко и строго регламентировано (Станислав Кутшеба [St. Kutrzeba] "История государственного устройства Польши" ["Historja ustroju Polski"]). Посольская палата проводила свою часть законотворчества, сенат лишь принимал или отклонял решение, причём обе палаты в определённых случаях собирались на совместные совещания. Проекты законов вносились троном, но с ними мог выступить и любой посол. Заседания сейма проводились открыто, при распахнутых дверях, в присутствии публики или "арбитров". В сенате вёл заседания король, в посольской палате - избираемый из её состава маршалок. Всё время проведения сейма послы и сенаторы были неприкосновенны и пользовались иммунитетом от судебных преследований: проходящие в каких-либо судах в отношении их процессы подлежали приостановке независимо от вынесенных решений.

Органическим недостатком сконструированного таким образом тела, которое в итоге длительной практики подвергалось разным, но лишь незначительным изменениям, являлось сковывание послов "инструкциями" от избирателей, которых с переменной скрупулезностью в разные эпохи придерживались, что отворяло широкую дорогу для местнического эгоизма, которое продолжалось аж до реформы 3 мая 1791 г. Те инструкции более или менее обстоятельно определяли, какую позицию должен занять посол в отношении, по крайней мере, важнейших насущных вопросов, тем самым лишая его свободы действия. Однако иногда избиратели, не ограничивая своего посла, поручали ему поступать так, как он посчитает будет правильно и полезно, или же выступать солидарно с большинством. После сейма послы должны были перед избирателями и на так называемых реляционных сеймиках отчитаться о своей деятельности.

Несколько десятков воеводств и "земель" сохранили широкое самоуправление. Отвечал за это отдельный законодательный орган в лице господарских сеймиков, на которых шляхта решала различные местные административные и скарбовые дела, устанавливала налоги на местные потребности и собирала их через своих урядников, воеводства содержали даже собственные вооружённые силы. Это были как бы малые республики в рамках большой, которая с помощью центральных властей и вального сейма соединяла их в одно целое. Когда центральная власть в Саксонскую эпоху упадка почти совсем перестала существовать и центр тяжести переместился на локальные самоуправляемые образования, чрезмерный рост которых грозил прямым распадком государственных связей, Речь Посполитая стала подобной на свободную федерацию таких разъединённых между собой республик - воеводств.

Но в конечном итоге - в принципе, а за последовавшим столетним периодом разлада - и на практике также, вся государственная жизнь была подчинена решающему влиянию вального сейма. Сфера его деятельности включала в себя следующие функции управления: разработка и принятие законов обязательных для всех, установление различных сборов и государственных налогов, разрешение на чеканку монеты, уголовное правосудие высшей инстанции по делам исключительной важности, контроль деятельности правительства, надзор за тратами государственной казны, коронные и литовские счета которой вносились на рассмотрение и утверждения отдельной сеймовой комиссии, получение отчётов от послов к чужеземным дворам и определение направлений зарубежной политики, одобрение договоров и союзов, в конечном итоге такая важная функция, как решение об объявлении войн и заключении мира. Польский монарх не мог по личным или семейным мотивам легкомысленно разжечь военный пожар, поскольку важнейшее из прав, право извлечения оружия из ножен, предоставлялось лишь самому народу, который оставил за собой право решать в его ли интересах война или мир. Это является величайшей компетенцией, значительная часть которой не стала до сегодняшнего дня в такой степени прерогативой ни одного из современных парламентов. Небывало сильно подчеркнутое право личности отразилось в характеристике польской политической системы единогласия парламентских резолюций в принципе, что в некоторой степени имеет свои аналогии в средневековье на Западе, но в такой мере и в такой интенсивности появилось только у нас. Любое окончательное решение парламента должно быть принято "unanimiter", всеми голосами. Голос "против" одного депутата ("Liberum veto") отменяет решение. В основе этого принципа лежала идея о том, что большинство не должно механически навязывать свою волю меньшинству. Депутат польского сейма хотел быть не отголосовавшим, а убеждённым. В течение долгого времени эта доктрина, называемая шляхтой "зеницей свободы", победоносно выдерживала испытание жизнью. "Liberum veto" было сто лет правом, которое никому не давало предугадывать окончательный результат: меньшинство позволяло себя убеждать или добровольно уступало воле большинства. "В лучшие времена польского парламентаризма фактически половина вопросов, представляющих наибольшую важность, решались в Сенате, как и в Посольской Избе, большинством голосов," - утверждает Бобжинский (Bobrzyński) ("Sejmy polskie"). С конца семнадцатого века, когда моральный уровень общества снизился, принцип единогласия стал удобным инструментом либо для внешних смутьянов, либо для оппозиции против всех реформ и стал использоваться для срыва сеймов: во времена упадка сложилась устоявшаяся практика, что именно "вето" одного из депутатов отменяло решение всей сессии вообще и препятствовало парламентской деятельности. Её частично устранила уже реформа Чарторыйских 1764 года, окончательно - конституция 3 мая ¹⁾. Противовес "liberum veto", частично по крайней мере, привносили собой конфедерации, добровольные союзы граждан, создаваемые на время внешней опасности или очередного безвластия, с целью сохранения порядка в государстве. В такое время постановления сейма отклонялись исключительно большинством голосов. Объединённая в этих союзах шляхта (а спустя время и мещанство) проявляла слепую и безжалостную исполнительность перед своей избранной властью, "генеральным советом конфедерации", вплоть до готовности умереть ради осуществления её решений. Конфедеративное руководство обладало властью неограниченной, диктаторской.

Политическая жизнь Речи Посполитой развивалась в этих рамках со стремительной интенсивностью. Поскольку мещанство фактически быстро сошло со сцены, а закреплённые за ним права реализовывало скорее лишь декларативно, дабы утверждать, что оно ими в принципе владеет, то земянское сообщество с каждым разом всё более приучалось к участию в широкой государственной жизни. На протяжении долгой и непрерывной практики трех столетий формируется политическая культура, которая входит в кровь польской шляхты. Общественные дела, плохо или хорошо понятые - поглощают её, являются любимым и почетным занятием, как в древнегреческих республиках, и также, как там, обладают способностью разрастаться. На ординарных сеймах, созываемых раз в два года, и внеочередных, собираемых по мере необходимости, в бесчисленных разновидностях поветовых и воеводских сеймиков (сеймики предсеймовые, избирательные, депутатские, хозяйственные, реляционные, генеральные), на выборных судебных трибуналах и на многочисленных официальных должностях шляхта постоянно занята делами или местного самоуправления, или имеющими отношение к государственным интересам. Описанная выше картина в общих чертах завершена уже к концу XVI века и останется таковой в течение следующих двух столетий, без каких-либо изменений, когда почти вся континентальная Европа подставила шею под ярмо абсолютизма. Поскольку во всех этих правах и политических свободах принимает участие вся бесчисленная и разномастная в своём социальном расслоении совокупность шляхты, трон уже издавна перестаёт быть наследуемым. Польша окончательно формирует своё государственное устройство как шляхетско-демократическое и шляхетско-республиканское. Для обозначения таким образом устроенного государства в народных устах спонтанно появляется название "Речь Посполитая", которое, верно соответствуя духу общественных настроений, быстро распространяется как неофициальное определение польской конституционной монархии.

В нашей исторической литературе, не обязательно даже авторства приверженцев краковской школы, и вообще во всем современном менталитете, тенденция к принижению ценности идеи государственного обустройства собственной нации стала чем-то вроде признака хорошего тона, в котором мы, кажется, одиноки в Европе. Для примера попробуем здесь в кратком виде рассмотреть несколько взглядов на бывший Сейм Речи Посполитой.

А. Рембовский («Конфедерация и мятеж») пишет: «Я думаю, что уместно упомянуть, что утверждение профессора Бобжинского о том, что якобы постановление 1505 года, освящающее участие шляхты в государственной жизни, создало парламентаризм, в науке о государстве может вызывать только путаницу понятий. Под словом «парламентаризм» он понимает науку о политике, по определению историков государственного права, систему управления, предусматривающую зависимость правительства от поддержки большинства палаты общин. Подобная система сложилась и закрепилась в Англии только в начале XVIII века». Ну, приведенный выше критерий довольно надуманный. Об этом ясно свидетельствует тот факт, что в Пруссии и даже в немецком рейхе правительства до 1918 года оправдывали доверие и волю короны, а не палат, и никакой голос недоверия со стороны народного представительства не мог заставить их уйти в отставку. Более того, даже в Соединенных Штатах министры не несут ответственности перед конгрессом, а только перед президентом. Однако можно ли утверждать, что Германия или США не являются парламентскими государствами? Нет, потому что сущность парламентаризма - система отношений, в которой общество имеет право голоса в государственных делах через своё, более или менее широкое, представительство.

С теоретических позиций преувеличенно делается акцент и противопоставляется сегодняшнему положению вещей тот факт, что послы до реформы 3 мая были у нас только уполномоченными сеймиков, а не представителями всего государства, что "те, кто заседал в сейме, представляли интересы государства только в той степени, в какой они совпадали с теми [интересами региональных элит]". Первое и второе утверждение конечно соответствует букве современного устройства. Однако, если принять во внимание практику, которая, согласно «серой теории», пожалуй также имеет некоторое значение, то следует отметить: 1) что члены польского парламента, несмотря на то, что они были уполномоченными сеймиков, нередко становились представителями всего государства высокого уровня, примеров чего у нас достаточно, 2) что сегодняшние депутаты, хотя и не правомерно, на самом деле чувствуют себя также - иногда в первую очередь - представителями своих «округов» и уполномоченными избирателей, от которых они получают инструкции sui generis на предвыборных собраниях, причём известно, насколько они бывают щепетильны ради получения даже благодарности тех, от кого получили свои мандаты, 3) что бывшие сословия в правовом государстве были заменены социальными «классами», что в сегодняшних законодательных органах депутаты, как это было когда-то в Польше, представляют прежде всего интересы своего класса, а "государства только в той степени, в которой они совпадают с теми". Достаточно вспомнить рабочих депутатов, аграрных депутатов, напр., прусского типа, выступивших в борьбе за избирательные реформы с явно классовыми интересами и т.д. Сохранение в качестве правотворческих органов «верхней» палаты, палаты «лордов», палаты, которую в Венгрии называют просто «палатой магнатов», доказывает, что принцип сословности не был полностью удален не только из духа, но даже из организации современного парламентаризма. Профессор Освальд Бальцер (Oswald Balzer "Reformy polityczne i społeczne konstytucji 3 maja") снова говорит: «Мы привыкли называть польский парламент парламентским органом, представительством нации, и если сегодня мы придаем строгий смысл этим названиям, то её пожалуй следует обвинить: посольская палата не была парламентской палатой в современном значении". В равной степени было бы правильно в начале XX века отказать в важных парламентских функциях сеймам, которые не формируются путём всеобщего голосования, потому как они представляют только часть нации. Если бы принцип абсолютно совершенного представительства определял сущность парламентаризма, то оказалось бы, что до сих пор парламенты существуют лишь в очень немногих странах. В целом ряде стран от участия в представительской жизни принципиально исключена вся половина населения, т.е. женщины. Это исключение безусловно несправедливо и неразумно: однако не смотря на это мы не говорим, что французский парламент, в котором женщины не имеют права голоса, не является поэтому парламентом. Вынутое для контраста с бывшим польским сеймом определение «парламентаризм в сегодняшнем значении» является скользким, потому что «сегодняшнее значение» объединяет в добром согласии представительства с такими особенностями, как английский парламент и дореволюционная российская Дума, прусский парламент и парламент Новой Зеландии. То, что Сейм Речи Посполитой не был «сегодняшним парламентом», пожалуй не думаю, что это нужно доказывать. Однако, если Бобржиньский видит в 1505 году зарождение парламентаризма в Польше, то атака этого справедливого утверждения «современностью» никоим образом не может разрушить сущность понятия, которая не только в исторической перспективе, но и, как мы видим, даже сегодня, в одну эпоху, проявляется в очень разных обличиях.

Между бывшим польским сеймом и наиболее либеральными из современных парламентов существует главным образом и прежде всего количественное различие, естественное из-за влияния столетий, в то время как между устройством и духом исторической Польши и большинством европейских государств, не только ей современным, но даже XIX и XX веков, существует фундаментальное качественное различие, выраженное в отношении свободы к деспотизму.

Polska encyklopedia szlachecka. T.1, 1935.

Подготовил и перевёл Ю. Лычковский